Неточные совпадения
— Нет, выпозвольте. Во-первых, я говорю по-французски не хуже вас, а по-немецки даже лучше; во-вторых, я три года провел за границей: в одном Берлине прожил восемь месяцев. Я Гегеля изучил, милостивый государь, знаю Гете наизусть; сверх того, я долго был влюблен в дочь германского
профессора и женился дома на чахоточной барышне, лысой, но весьма замечательной личности. Стало быть, я вашего поля ягода; я не степняк, как вы
полагаете… Я тоже заеден рефлексией, и непосредственного нет во мне ничего.
Прошло еще несколько дней. Члены «дурного общества» перестали являться в город, и я напрасно шатался, скучая, по улицам, ожидая их появления, чтобы бежать на гору. Один только «
профессор» прошел раза два своею сонною походкой, но ни Туркевича, ни Тыбурция не было видно. Я совсем соскучился, так как не видеть Валека и Марусю стало уже для меня большим лишением. Но вот, когда я однажды шел с опущенною головою по пыльной улице, Валек вдруг
положил мне на плечо руку.
Вдруг улыбка блеснула на его лице, он встряхнул волосами, опять всем боком развернувшись к столу,
положил билет, взглянул на всех
профессоров поочередно, потом на меня, повернулся и бодрым шагом, размахивая руками, вернулся к лавкам.
Раз я пришел прежде его, и так как лекция была любимого
профессора, на которую сошлись студенты, не имевшие обыкновения всегда ходить на лекции, и места все были заняты, я сел на место Оперова,
положил на пюпитр свои тетради, а сам вышел.
— Что и требовалось доказать, — проговорил с комической унылостью Шубин. — Засим, я
полагаю, мне приличнее не мешать вашей уединенной прогулке.
Профессор спросил бы вас: а на основании каких данных вы сказали: нет? Но я не
профессор, я дитя, по вашим понятиям; но от детей не отворачиваются, помните. Прощайте. Мир моему праху!
— Мало дали за них, мало! Я ведь знаю порядки, меня не обманешь, нет! Красавин одного революционера поймал, — сто рублей получил здесь, да из Петербурга прислали сто! Соловьеву — за нелегальную барыню — семьдесят пять. Видишь? А Маклаков?
Положим, он ловит адвокатов,
профессоров, писателей, им цена особая.
В кабинете
профессора, где тускло горела одна лампа, отбрасывая пучок на стол, Персиков сидел,
положив голову на руки, и молчал.
Передо мною стоит в натянутом положении старик Тарас, натурщик, которому
профессор Н. велел
положить «рука на галава», потому что это «ошен классишеский поза»; вокруг меня — целая толпа товарищей, так же, как и я, сидящих перед мольбертами с палитрами и кистями в руках.
Профессор. Это часто бывает; эти шутки, насмешки — самое обыкновенное явление. Я
полагаю, что он здесь еще. Впрочем, мы можем спросить. Леонид Федорович, вы?
Леонид Федорович. Но,
положим, вы думаете, что я увлекающийся человек, воображающий себе то, чего нет, но ведь вот Алексей Владимирович Кругосветлов, кажется, не кто-нибудь, а
профессор, и вот признает то же. Да не он один. А Крукс? А Валлас?
Профессор (задавленный). Позвольте, позвольте, совершенно новое явление: не вызванная медиумическая энергия действует, а сам медиум. Однако откройте чернильницу и
положите на бумагу перо, он напишет, напишет.
Я следил за
профессором, затаивая усмешку: сколько трудов
кладет он на исследование, и все это лишь для того, чтобы в конце концов сказать нам, что больной безнадежен и что вылечить его мы не в состоянии!
— Случай,
положим, действительно, не из легких, — сказал
профессор и приступил сам к расспросу больной.
— Наши
профессора читают теперь лекции в пользу голодающих. Но я боюсь, что половину денег они
положат себе в карман.
Профессор обмыл руки. Служитель быстро отпрепарировал кожу с головы, взял пилу и стал пилить череп; голова моталась под пилой вправо и влево, пила визжала. Служитель ввел в череп долото, череп хрястнул и открыл мозг.
Профессор вынул его,
положил на дощечку и стал кромсать ножом. Я не мог оторвать глаз: здесь, в этом мелкобугристом сероватом студне с черными жилками в углублениях, — что в нем переживалось вчера на рассвете, под деревьями университетского парка?
Ботанику читал
профессор Руссов, но его студенты-медики не посещали: он и сам
полагал, что студентам-медикам не до ботаники, — слишком много более нужных для них предметов, экзаменовал только для проформы, и экзамены у него были сплошным собранием анекдотов.
— Да, мой друг, я все мои гроши
кладу в это… У нас ведь в России разные
профессора толкуют тоже об искусстве, распинаются за него, посылает их казна на свой счет в Италию, а зайди ты к ним в квартиру, и увидишь, что они живут коллежскими асессорами. У них на стенах суздальские литографии!..
Профессора хотели раздеть и
положить в постель, но он этому жестоко противился и наконец, когда его стали раздевать насильно, выхватил из своего кармана газетный листок и съел его.